— Я получила пятерку за работу по анатомии, с которой ты помогла мне на прошлой неделе.
Она натянуто улыбается мне.
— О! Что ж…это хорошо. — Все еще чувствую, как она наблюдает за мной, надеется, что я расскажу еще что-нибудь, а я выжидаю удобный момент, чтобы можно было перевести разговор на нее. Спустя несколько минут слышу, как она начинает барабанить пальцами по стойке. И вот, наконец, когда повисшее молчание становится для нее невыносимым, она выпрямляет спину.
— Ладно, давай я, — говорит она и начинает рассказывать длинную историю об одной из медсестер, которую поймали целующейся с фельдшером в отделении скорой помощи.
Проходит пятнадцать минут, и я слышу, как открывается и закрывается входная дверь.
— Я дома! — кричит папа из холла. Он входит в кухню в тот самый момент, когда мы с мамой, стоя бок о бок у барной стойки, уже выкладываем листы лазаньи, соус и сыр в сотейник.
— Привет, Анни. — Он наклоняется и целует меня в макушку.
— Привет, пап. — Я вынимаю свои липкие от сыра и помидоров пальцы из лазаньи и машу ему.
И прежде, чем он успевает сделать еще один шаг, мама поворачивается к нему и берет его лицо в свои перепачканные соусом ладони.
— Привет, милый.
Папа отступает на два шага назад, ярко-красные ладони отпечатались на его щеках, мы обе смотрим на него широко раскрытыми глазами и ждем его реакции. А он просто застыл, ошеломленный. Затем качает головой и целует маму в нос.
— Пойду, умоюсь, — говорит он.
— Да уж, иди, умойся, — отвечает мама сквозь смех, и мы обе смеемся от души, завершая наше творение горкой тертого сыра. Блюдо отправляется в духовку, мама идет в душ, а я устало плетусь в свою комнату, чтобы заняться домашним заданием.
Плюхаюсь на ковер и открываю рюкзак. В маленьком переднем кармашке нащупываю карандаш, именно там, где я его и оставила, среди кучи фантиков. Кручу его в руке, между пальцев, точно так же, как это делал Беннетт сегодня утром, когда я вошла. Я закрываю глаза и вспоминаю, как он улыбался мне, когда протягивал карандаш. И начинаю обдумывать план, как бы мне его теперь вернуть.
Тянуть время.
Так или иначе, все детали моей превосходной стратегии по возвращению карандаша Беннетту сводятся к тому, что я буду тянуть время. Я буду медленно идти на испанский, поэтому у меня совершенно не будет времени, чтобы вернуть ему карандаш до урока. А вот потом, когда прозвенит звонок на ланч, я встану, повернусь, загородив Беннетту дорогу, и отдам ему карандаш. Если все пойдет по плану, то я смогу продолжить с ним разговор по дороге в столовую.
Я подхожу к двери, мое сердце колотится как сумасшедшее. Звенит звонок, как раз вовремя, я вхожу в класс, но не успеваю даже пройти мимо сеньора Арготты, как он уже хлопает и объявляет:
— Разговорная практика! Время двигаться, класс! — Он так этим воодушевлен, будто только что объявил о празднике.
О, нет! Только не разговорная практика. Худшее, что сейчас мог придумать Арготта - именно эти упражнения в маленьких группах. А ведь я так идеально рассчитала время прихода, но какое это будет иметь значение, если Беннетт окажется на другом конце класса.
Тем временем Арготта расхаживает между рядами парт, делит нас на пары и раздает ламинированные карточки с ситуациями, в которых никто и никогда не сможет оказаться, ни во время путешествия по Испании, ни в какой-либо другой стране мира. Мне тоже достается карточка, и я зажмуриваюсь в ожидании худшего. Открываю один глаз и читаю: «Партнер № 1. Вы проходите собеседование на вакансию официанта/официантки в одном из элитных ресторанов Мадрида. Партнер № 2. Вы владелец этого ресторана». Я смотрю на Алекса, моего постоянного партнера в этих упражнениях, он подмигивает мне.
Но тут Арготта останавливается и поворачивается ко мне.
— Сеньорита Грин в пару с сеньором Купером, por favor (исп. – пожалуйста).
Что? Нет! Простите сеньор, но я просто не могу быть партнером Беннетта Купера. Ведь я всю ночь представляла, как буду отдавать ему карандаш. Как я снова спрошу у него – теперь уже без контроля со стороны Эммы и Даниэль – не он ли все-таки был на треке в понедельник. Я собиралась спросить его, почему тогда он вел себя так, будто знает меня, а сейчас, будто мы не знакомы. Я в малейших деталях представляла себе эту беседу, но в мои планы совсем не входило говорить с ним на испанском.
Можно выйти из класса, притворившись, что мне внезапно стало плохо. Или можно пойти и занять место рядом с сеньором Кестлером на другой стороне класса, будто я не разобрала, что сказал учитель из-за его жуткого акцента. Но, как всегда, было уже поздно. Беннетт слышал все указания так же четко, как и я, и теперь смотрит на меня, словно хочет сказать «не бойся, я не кусаюсь». Он делает движение головой вверх, словно просит меня подняться, я встаю, он разворачивает мою парту к себе лицом.
— Привет! — говорю я, как только мы занимаем свои места.
— Привет! Анна, правильно? — Сейчас, произнося мое имя, Беннетт выглядит совершенно спокойным, ни намека на то странное поведение два дня назад в столовой.
— Ага. — Я опускаю глаза и смотрю в стол, куда угодно, лишь бы не в его глаза, иначе рискую утонуть в них снова. — А ты Беннетт.
Он кивает.
— Тебя обычно называют Бен? — Боже! Ну зачем я это спросила!
Он улыбается.
— Нет. Просто…Беннетт.
И опять я вся покраснела как рак. Интересно, ему бы хотелось увидеть меня с нормальным цветом лица, мне вот хотелось бы увидеть его с другой стрижкой.
— Спасибо, что одолжил. — Я протягиваю ему карандаш, а у самой на языке вертится столько вопросов к нему, что только успевай задавать, но когда он сидит так близко, прямо напротив меня, не могу произнести ни слова.