Я вспоминаю этот ярко-розовый замшевый футляр, который сама подарила ей в прошлом году, и мне становится не хорошо. Я всегда укладывала все ее диски в этот футляр. И на что он мне сдался! Нужно было позволять ей оставлять диски, где ей вздумается – хоть в бардачке, хоть на полу, где они обычно у нее всегда оказывались. Да и вообще не надо было дарить ей этот футляр.
— Она начала в нем искать и… - Тут он замолкает.
Сильнее сжимаю ее руку. Больше сказать нечего, в комнате повисает тишина. Она не была внимательна за рулем, и эта авария – ее вина. Она разбилась, держа в руках мой подарок, и хотя это не делало меня ответственной за произошедшее, но именно таковой себя я и чувствовала.
Раздается стук в дверь, и она открывается еще до того, как мы успеваем это заметить. Заглядывает медсестра.
— Простите, ребята. Но время вышло. — Она говорит громким голосом, чтобы перекричать шум аппаратуры.
— Вы же знаете, что я не должна была вас сюда пускать, — говорит она, словно мы начинаем с ней спорить. — Допускаются только члены семьи.
Мы знаем. Она повторила это раза три за то время, которое выторговала для нас мама – всего десять минут, таких коротких минут.
Еще раз сжимаю руку Эммы, наклоняюсь вперед и провожу пальцем по раненной скуле.
— Я вернусь завтра, — шепчу я ей на ухо. Потом поднимаюсь, иду к двери и там жду Джастина.
Он зачесывает ее волосы назад и целует в лоб.
— Увидимся завтра.
Он встает и мельком осматривает мрачную, стерильную палату.
— Я принесу музыку. Может быть она поможет.
Первая мысль, которая приходит в голову, что он хочет заглушить эти дурацкие звуки больничных аппаратов. Но увидев, как он смотрит на нее, понимаю, он надеется, что музыка поможет ей вернуться оттуда, где она сейчас.
◄►◄►◄►
В воскресенье Эмма выглядит не намного лучше, но вот зато в палате стало повеселее. Огромные букеты цветов закрывают стерильные поверхности, к пустым стенам приколоты открытки, а угол возле небольшого окна украшают несколько воздушных шаров с надписью «Поправляйся!».
— Десять минут, — как всегда категорично заявляет медсестра, — чтобы составить ей компанию, пока ее родители обедают. Вас здесь быть вообще не должно.
Она оглядывается, проверяя, что никто нас не видел, опускает занавеску и закрывает дверь.
Джастина еще не отпускали домой, но его мама принесла по его просьбе огромный магнитофон и подборку компакт-дисков. Он подходит к кровати Эммы, включает его в розетку прямо рядом с пищащими мониторами и открывает коробку с дисками. Это диски с его миксами, только вот его фирменных завитушек я на них не вижу. Джастин нажимает кнопку воспроизведения и звуки постоянно работающих аппаратов потихоньку угасают, растворяются в музыке. Сажусь на кровать рядом с Эммой и наблюдаю за ней, очень хочу поговорить с ней, как вчера это делал Джастин, но стоит мне только открыть рот, как чувствую себя жутко неловко.
Он смотрит на меня.
— Может быть мне ненадолго выйти? — Но так будет еще хуже, у меня тогда не будет причины не разговаривать с ней, а я пока не могу.
— Нет, — отвечаю я.
Джастин обходит кровать и садится с другой стороны, берет ее руку в свою. Так мы и сидим. Проходят десять минут, затем двадцать, но медсестра не приходит, чтобы прогнать нас, и мы продолжаем сидеть. Я молча наблюдаю, как движется ее грудная клетка, верх и вниз. Джастин тоже молчит, словно загипнотизированный наблюдает за красными точками на мониторе. Музыка помогла сделать эту комнату менее стерильной, но это все на что она способна. Эмма пока еще так же далека от нас.
Возвращаются Аткинсы, они смотрят на Джастина. Его выписали час назад, хотя его родители продолжают заполнять бумаги внизу. Он выглядит таким истощенным, что кажется, еле держит глаза открытыми.
— Не хочешь подышать воздухом? — спрашиваю я его, и после некоторых раздумий он соглашается. Оставляю все свои вещи в палате Эммы, чтобы у меня был повод еще сюда вернуться.
Стоит нам оказаться в коридоре, как Джастин тут же облокачивается на стену.
— Это все так ужасно, — произносит он и начинает чесать свой лоб, напрочь забыв про царапины. — О! Черт возьми!
Подвожу его к лифту.
— Езжай домой, Джастин. Отдохни. Вернешься завтра, когда будешь чувствовать себя лучше. — Очень хочется добавить – может и Эммы завтра уже здесь не будет, но мы оба прекрасно знаем, что это не так.
Спускаемся на лифте на нижний этаж и, следуя по указателям, направляемся во внутренний дворик. Гуляем несколько минут, но, поскольку на улице довольно морозно и ветрено, долго не задерживаемся, решаем вернуться в госпиталь и найти родителей Джастина. Мы быстро находим регистратуру, родители Джастина все еще там – ждут, когда медсестра закончит оформлять бумаги на выписку. Миссис Рейли говорит, что это займет еще некоторое время, поэтому мы отправляемся на поиски кафетерия.
И вот мы сидим, попивая самый худший кофе, который мне когда-либо доводилось пробовать. Теребя в руках безвкусный пончик, я, наконец-то, решаюсь спросить:
— Итак… ты и Эмма.
Джастин с виноватой улыбкой смотрит на меня.
— Что?
— Ничего. — Он отламывает кусочек пончика и глядит в окно.
— Извини. Мне следовало рассказать тебе о нас. Мне не нравится иметь от тебя секреты, Анна. Но все это казалось таким… странным. Я знаю тебя всю свою жизнь и… — Он сбивается, подносит к губам пластиковый стаканчик, делает глоток и внимательно смотрит на меня. — Я должен был все тебе рассказать.
— Да. Должен был. — Я улыбаюсь ему, чтобы он понял – я не сержусь. — На самом деле. Все в порядке. Эмма рассказала мне. Ты мой друг. Эмма моя лучшая подруга. Так что все хорошо.