— Вот ты где, — произносит он почти в то же время, как я говорю:
— Что ты тут делаешь?
— Ищу тебя, — отвечает Беннетт, на лице его написано беспокойство. — Почему ты ничего не сказала мне об Эмме?
Мне нечего ему ответить. Наверное, мне следовало позвонить ему и все рассказать, но почему-то я этого не сделала. В ответ лишь пожимаю плечами, а он притягивает меня к себе и спрашивает, все ли в порядке. Я киваю и утыкаюсь ему в плечо.
Сейчас самый подходящий момент, чтобы расплакаться, - мне так уютно в его объятиях, его голова прижата к моей, а рука покоится у меня на спине, — но я не могу. Вместо этого рассказываю ему о трубках, аппаратах и швах, о врачах и о реабилитации, которая предстоит Эмме, когда она наконец-то придет в себя. Что она выглядит просто ужасно, словно какой-то чужой человек. И от того, что все это рассказываю ему, чувствую себя еще более жутко.
Снова раздается звук открывающегося лифта, на этот раз из него выходит моя мама. Она выглядит немного удивленной, увидев меня в объятиях парня, которого видела до этого всего один раз и которого я пока ни разу не упоминала на наших семейных ужинах по вторникам.
— Ну, привет!.
— Привет, мам, — нервно отвечаю я. — Помнишь Беннетта… из книжного магазина.
Она кивает и протягивает ему руку.
— Да. Привет, Беннетт.
Она трясет его руку и внимательно рассматривает. Я жду, что она улыбнется ему своей коронной улыбкой медсестры, которая заставляет людей таять, но она этого не делает. И хотя ее взгляд холодным назвать нельзя, но и теплым его тоже не назовешь, и когда она, наконец-то , отпускает руку Беннетта, он выглядит как человек, который испытывает огромное облегчение. Потом она поворачивается ко мне.
— Как Эмма?
Пожимаю плечами.
— По-прежнему. Мама сейчас с ней.
— Пойду, навещу ее, узнаю, могу ли я чем-то помочь. Ты идешь?
Даже представить не могу, как опять вхожу в эту палату.
— Мам. Я пробыла там весь день. Ты не будешь против, если…может быть…Беннетт отвезет меня домой?
Она поворачивается к Беннетту и обеспокоено осматривает его сверху донизу.
— Как ты водишь? — спрашивает она.
— Хорошо. Обычно я осторожен. — Но выражение беспокойства не покидает ее лица, поэтому он добавляет: — Сегодня я буду особенно осторожен.
— Там очень ветрено.
— Я поведу медленно, миссис Грин.
— Ну, хорошо. — Мама притягивает меня к себе, крепко обнимает и целует в лоб. — Увидимся дома, Анна.
Но вместо того, чтобы сразу же направиться в палату к Эмме, она чуть медлит.
— Знаешь, Беннетт, отец Анны мне сказал, что она должна была пригласить тебя к нам на ужин, чтобы мы могли поближе познакомиться. Она тебя пригласила?
Он смотрит сначала на меня, потом на нее.
— Еще нет, миссис Грин, но я уверен…
— Тогда как насчет вторника?
— Вторника? — Беннетт снова смотрит на меня. Я закрываю лицо руками. Слышу, как он говорит:
— Вторник подойдет.
— Великолепно. Тогда еще увидимся. — И мама целует меня в лоб, прежде чем разворачивается и исчезает в глубине коридора.
В лифте Беннетт пристально смотрит на меня.
— Ужин. — Он кивает. — Во вторник.
— Прости за это.
— Ничего страшного. Все хорошо. Я люблю семейные ужины. — Лифт останавливается, и мы рука об руку направляемся к парковке. — Если честно, то я даже не могу вспомнить, когда в последний раз был на семейном ужине. Мы не часто их устраиваем, знаешь ли.
— А мы устраиваем. По вторникам. В этот день мы пораньше закрываем магазин, чтобы и я, и папа оба были дома, а мама никогда не берет дежурства на этот день. Она настаивает, чтобы у нас был один совместный вечер в неделю. И это вторник.
Беннетт открывает для меня дверь машины, и я проскальзываю внутрь. Мы снова наедине, в машине, как и вчера вечером. Только сегодня едем в противоположном направлении, не смеемся и не играем в вопросы и ответы.
— Ты в порядке? — опять, только уже шепотом, спрашивает Беннетт, я киваю, хотя это и не правда.
Свет уличных фонарей, светофоры и фары проезжающих мимо машин движутся словно в замедленном кино, потому что Беннетт едет очень медленно, даже медленнее разрешенной скорости. Видимо, мама его напугала. А может быть дело во мне – может быть для меня сейчас все движется, как в замедленном кино.
— Они были совсем одни. — В итоге произношу я, продолжая глядеть в пассажирское окно. — Джастин ждал четыре часа, пока приедут родители. А к Эмме приехали через два часа.
Я веду пальцем по стеклу и продолжаю, не мигая, смотреть вдаль.
— Не знаю почему, но меня все время это беспокоит, постоянно представляю их лежащими в разных отделениях больницы, окруженными толпой незнакомцев. Возможно, родители и должны ждать хотя бы снаружи, но оставить их вот так одних?
— Они знали, что все уже едут.
— Думаешь? — спрашиваю я, Беннетт тянется ко мне и берет за руку.
Мы молчим еще какое-то время, и, наконец, я решаюсь сказать то, о чем действительно думаю все это время:
— И меня там не было.
Беннетт смотрит на меня.
— Я приехала вообще только через восемь часов.
— Все нормально, Анна. Ты приехала, как только смогла.
Он сжимает мою руку в своей, и хотя он не говорит ничего, но это пожатие действует на меня ободряюще. Рассматриваю наши переплетенные пальцы — под его ногтями все еще осталось немного грязи после вчерашнего восхождения — и вспоминаю, как я довольная лежала у него на груди и изучала линии на его ладони. Его руки кажутся такими обычными, что можно даже забыть, какие необычные вещи они могут делать.
— Боже мой! — Вскрикиваю я и отстраняюсь от него. — Тормози!
— Почему? Что случилось?